Презентация студенческих исследовательских проектов
18 апреля 2018 года состоялась первая презентация студенческих проектов в ЦФС. Предлагаем обзор мероприятия.
Демидкин Владислав Владимирович (Факультет гуманитарных наук НИУ ВШЭ, Школа философии, студент 4 курса бакалавриата). Тема: «Беспристрастное «негативное большинство» против экстраординарной политики: Пределы совместимости двух дискурсов»
В данном докладе автор постарался выразить новую логику рассмотрения кризиса репрезентации на теоретическом уровне. Автор делает предположение, что кризис репрезентации должен быть рассмотрен на теоретической плоскости. Нужно показать все типичные черты текущего анализа проблемы политической репрезентации, показать ее слабые стороны и предложить новый подход, обращаясь к современным авторам. Главная проблема современной политической философии, это проблема сохранения учредительной власти при учрежденном порядке. Доклад можно поделить на две части: первая часть – рассмотрение традиции, ведущей к теории Антонио Негри, в которой мы видим проект отказа от какого-либо представительства и анализ учредительной власти, как неограниченному во времени и пространстве потоку политического акта. Вторая часть – это предложение ввода новой логики связи представитель/представляемый. Если традиционная континентальная традиция сводила весь анализ социальной политики к строгому противопоставлению закона, как континуального порядка, политическому измерению учредительной власти, как динамичному и атомарному (дихотомию Континуальность/атомарность вводит сам автор доклада), то новая логика должна быть обращена к более гибкому варианту рассмотрения проблемы репрезентации, отказу от революционного потенциала учредительной власти и примирению его с теории конституционализма.
Автор обратился к двум концепциям: это «негативное большинство» Пьера Розанваллона и «экстраординарная политика» Андреаса Каливаса. Суммируя аргументы двух теоретиков, автор подводит их под общую логику, которую можно оформить в терминах «негативности» и «аполитичности гражданского общества. Негативность» народа проявляется в защите своего решения, а не создания нового решения, предвещающего смену всего порядка. Таким образом находим общий язык между либеральным и демократическим конституционализмом. Теперь народ выступает за деполитизацию, а его аполитичность выражается в беспристрастности решения и защите прав, которые является для всех без исключения общими: У Розанваллона мы находим право на «не-дискриминацию», у Каливаса право на сохранение старого народного решения.
Пьер Розанваллон и Андреас Каливас, как видные представители новой логики, предлагают модель синтеза этики нормальной, легальной, политики и этики первоочередности народного суверенитета.
Задача исследования состоит в том, чтобы преподнести две разные по многим параметрам концепции как теории, имеющие общие начала, чтобы понять дальнейшее направление развития политической теории по вопросу разрешения кризиса репрезентации. Каливас пишет: Прямая демократия - не единственная доступная версия радикальной демократии. Кроме того, демократия не должна просто сводиться к избирательным процедурам и правилу большинства. Существуют и другие альтернативы, которые необходимо исследовать» (Kalyvas, A. Democracy and the Politics of the Extraordinary. Max Weber, Carl Schmitt, and Hannah Arendt. Cambridge University Press. 2008. P. 13.). Мы можем понимать это как еще один аргумент против классического противопоставления между законом и политическим (такая логика распространена в континентальной философии), когда народ находится в двух плоскостях одновременно, каждая из которых захватывает повестку «справедливости» и «благости». В таком случае вопрос об этике государства становится вопросом о взаимодействии конституируемого измерения и конституирующего. В заключение, хотелось бы поставить вопрос: какова модель нового государства, в котором конституирующий и конституируемый находятся на равных правах по отношению друг к другу и каковы способы их взаимодействия?
Вопросы-ответы:
Вопросы в основном были связаны с непониманием того, почему нужно отказываться от либеральной логики репрезентации и концепции мажоритарной демократии. Автор в своем докладе выступал за то, что кризис репрезентации это именно кризис эффективности демократии большинства. Институты выборов, способные представить большинство, теряют свой былой смысл. Мы можем назвать это в классическом смысле «тиранией большинства» но дело даже не в этом. Современная проблема состоит в том, что мы сталкиваемся с чрезмерной дифференциацией общей воли в плане способов ее представления и усложненности ее интересов. Поэтому говоря о проблеме большинства, мы критикуем не легитимность большинства, а сам институт, выраженный в выборах, за которым осталось только название. Более того, во время дискуссии был прояснен момент с целью подобной проблематизации политического. Говоря о практике, мы не видим корреляции между тем, что пишут теоретики, и тем, что происходит в реальных политических институтах. Тем не менее, главная задача философствования о политике состоит в изменении рассмотрения теоретического пространства. Автор выразил свою позицию как этическую: когда мы говорим о политической философии, мы в первой очереди задаемся вопросом «Как сделать лучше для всех?». Поэтому автор и предпринял попытку обобщения и критики радикальной традиции строгого разграничения между легальностью (законом, учрежденной властью) и легитимностью (политическим, учредительной властью). 2.
Кушнерова Мария Сергеевна (Факультет гуманитарных наук НИУ ВШЭ, Школа философии, студентка 3 курса бакалавриата). Тема: «Между истиной и ложью: политическое значение брехни в публичной сфере»
В первой части доклада была кратко освещена история понятия «брехня» (bullshit), основные ее характеристики (небрежность, индифферентизм в отношении истины) в трактовке Г. Франкфурта (Frankfurt, H.G. On Bullshit. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2005.). Сегодня существует все нарастающая необходимость осмысления феномена брехни в условиях политики пост-правды, находящая свое выражение в самых разных формах: начиная с Комитета Политической Двусмысленности, возникшиего после Уотергейта, курса по работе с брехней в Вашингтонском университете, заканчивая семинарами в Лондонской Школе Экономики, конференциями по политической эпистемологии и публикациями в СМИ.
В таком случае нужно понять, как работает (или не работает) феномен брехни, которая не является ни истиной, ни ложью, с уже существующими теориями. В качестве пробного камня была выбрана теория Хабермаса; брехня не является ни стратегическим (открытым или скрытым) действием, ни коммуникативным. С теорией Хабермаса понятие брехни не может сдружиться, если не вносить определенные изменения в основополагающие определения. Однако недостаточно просто поменять категории действий: от ссылки на истину власть уже не зависит, т.к. Так теория Хабермаса либо вынуждена отказаться от «эмпирического трансцендентального статуса», либо необходимо осуществлять пересмотр некоторых ее центральных элементов: предположение об универсальной человеческой рациональности, различие между стратегическим и коммуникативным действием, понятие о чувствительной к истине власти.
В итоге: феномену чуши нужен конструктивный и позитивный анализ; мы не можем «списать» ее, равно как и политику постправды, со счетов. В 2006-ом году Хабермас пишет что «демократия постправды уже не будет демократией», в том числе и по причине чувствительности демократии к истине (Habermas, J. Religion in the Public Sphere // European Journal of Philosophy Polity. 2006, 14.) . Однако это не является исчерпывающим ответом, в особенности учитывая то, как комфортно в демократии политика постправды чувствует себя сегодня.
В конце-концов, брехуны – неизбежны, и в качестве оружия можно использовать только язык (как советует сам Франкфурт), однако едва ли необходимо проводить «чистку понятий», предлагаемую критиком Франкфурта, Коэном, или создавать идеальный (как предложил бы Карнап) язык; одной из альтернатив, имеющей мгновенный эффект, можно назвать юмор, однако это предложение носит предварительный характер и требует дальнейших размышлений.
Вопросы и вещи:
В ходе обсуждения, помимо вопросов уточняющего характера были подняты вопросы разного профиля, представляющие собой скорее предложения для дальнейших исследований. (1) Чем может быть обоснована новизна брехни, тогда как не секрет, что брехня использовалась во все времена? Брехня – действительно не новейшее открытие, однако только в последние годы она наконец стала темой активных размышлений (исследуется брехня в эстетике, индивидуальная чувствительность к «псевдо-глубокой» брехне, брехня и риторика в предвыборных кампаниях, проблемы, которые составляет брехня для социальной эпистемологии, ее перспективы развития в цифровую эпоху и т.д.).
Однако все это происходит главным образом в США и Великобритании, где хотя аналоги слова «bullshit» есть во всех языках. (2) Одним словом, какая здесь будет роль культурных особенностей, как она влияет на те категории, которые применяются в отношении брехни? Возник вопрос о не слишком удачном семантическом анализе понятия брехни, и поднял тему прагматического аспекта языка; (3) в последнее время говорят о нем не так часто, но именно он может предложить нужные и полезные инструменты, постольку поскольку в таком случае занимать будет не только вопрос о значении и истинности, но и об использовании и целях. Т.е. картина языка должна быть расширена, и тогда будет более эффективным исследование в том числе и (4) роли цифровых технологий в контексте проблемы брехни (фейковые новости, пузырь информации, создаваемый алгоритмом формирования ленты новостей в социальных сетях и т.д.).
И, наконец, прозвучавший в самом конце открытый вопрос: (5) кто может выступать – и на каких основаниях – экспертом, выносящим суждение «Это все брехня»? 3.
Михайловский Александр Сергеевич (Факультет гуманитарных наук НИУ ВШЭ, Школа культурологии, студент 3 курса бакалавриата). Тема: «Модальная риторика Нэнси Стрьювер. Проект «рекуперации»/«модернизации» риторики и его возможный потенциал»
* 1. Стрьювер рассматривает риторику как способ исследования. Она начинает с различения — и это различение риторики и философии. Принцип различения — базовый модальный интерес двух «формаций» (а не институций): необходимость для философии, возможность для риторики. Стрьювер говорит о том, что модальный интерес является «базовым», фундаментальным, оформляющим специфические привычки действия в исследовании. Предварительно ее словарь может быть охарактеризован как Пирсианский (верование — сомнение — исследование — привычки действия), однако применяемый к «истории исследования» (history of inquiry in general), то есть к интеллектуальной истории. Риторика – «альтернативная формация» для философии, расположенная на ее «границах», обозначающая ее «пределы».
* 2. Риторика — способ гражданского (политического) исследования (civil (political) inquiry). Она отвечает на целый ряд преимущественно гражданских вопросов, проблем и практик. Стрьювер использует лекции раннего Хайдеггера о Аристотеле. В них философ концептуализирует риторику как «первую герменевтику повседневности». Эллинистическая риторика по Хайдеггеру функционирует полностью внутри политики. Для риторики характерен «дискурсивный пессимизм» и сложные, континуальные модели восприятия — понимания — рецепции — реакции; приоритет движения, континуума, «текучести» и «коллективности», «социальности» гражданского действия. «Одно дело — принять «лингвистический поворот» и утверждать, что язык — это сердцевина политики; совсем другое — утверждать политическую сердцевину языка» (Struever, 2009, 91).
* 3. Модальный интерес является столь «ранним», столь «примитивным» для исследования, что привязанность к определенной модальности способна оформлять и ориентировать привычки исследования (см 1). Таким образом, «полезно делать равный акцент как на специфических возможностях риторического исследования, так и на привязанности риторики к модальности возможного как способствующим политическому пониманию» (Struever, 2009, 12). Стрьювер обращается к двум Раннемодерным способам исследования — Томаса Гоббса и Джамбаттисты Вико, эксплицируя их риторические привычки исследования1 и их модальную продуктивность для гражданского исследования2.
* 4. Следующий элемент в (ре)конструкции риторики как способа исследования — «рекуперация» риторики как Модернистской риторики. Какова природа Модернистского исследования (а не Модерна как эпохи)? При ответе Стрьювер обращается к американскому философу Роберту Пиппину и его исследованиям Модернизма как философской проблемы (Pippin, 1989; Pippin, 1993; Pippin, 1999 [1991]). Пиппин отмечает «понятийный сдвиг» в философии, начиная с Канта — возникающие проблемы автономии Разума и определения условий возможности знания. Он особенно останавливает внимание на переформулировке этих проблем у Гегеля3 – акцентирующего одновременно текучесть исследования и его тематики (topics) и привязанность к коллективному, социальному субъекту знания — проблема обоюдного признания; укорененность любого знания в сообществе. «Философский сдвиг производит понятия, которые скорее поддерживает, чем оспаривают амбиции риторики, однако, требуя фокуса не столько на «автономии» как цели, сколько на «условиях возможности» как средстве» (Struever, 2009, 92).
* 5. Многие Модернистские философские программы поддерживают базовые интуиции риторики: примат континуума движения и континуума (не)способностей; текучесть как социальной жизни, так и исследования; акцентирование «конечности», укорененности знания в социальных контекстах и «временных пределах», требующих вариативных ответов, реакций; специфический дискурсивный пессимизм: например, Ницше, Хайдеггер, Беньямин и т. д. Однако Модернистская модальная риторика предполагает смещение от рефлексивного определения и внутреннего исследования этих стратегий к исследованию “patterns in use”, продуктивности в модальности Возможного. «Пиппин отмечает в первую очередь поиск Модернизмом эпистемологической автономии, которая требует необходимости; настойчивость Пирсианского прагматицизма на эпистемологических достоинствах Возможного — нет» (Struever, 2009, 113). Пирсианская (а также Беньяминовская и, возможно, отчасти, «по феноменологической оси», Шмиттианская, хотя Стрьювер ни разу не упоминает Шмитта в своей работе) инициатива является образцовой для Модернистской риторики. «Поскольку риторика как исследование является неформальным, непритязательным, прагматичным, возможность постулирования возможностей, исследование того, что именно постулировать, привносит обоснования как попросту убедительные, или убедительные до определенной степени» (Struever, 2009, 114).
Вопросы-ответы:
В процессе обсуждения были проблематизированы несколько ключевых вопросов. Был предложен аргумент о том, что риторику и философию невозможно внятно различить в некоторых философских программах XX века (особенно прагматизм и феноменология). Это либо ведет нас к вопросу о «границах применимости» проекта Стрьювер, либо стимулирует более детальную «ревизию» этих проектов и их возможные прочтения. Во-вторых, был проблематизирован вопрос различения порядка изложения и порядка исследования в философии Раннего Нового времени (в отношении работ Томаса Гоббса). Относятся ли аргументы Стрьювер к порядку изложения или порядку исследования английского теоретика? В-третьих, была проблематизирована перспективность дальнейших, особенно практических, проектов гражданского исследования, опирающихся на работы Стрьювер: возможно ли «развернуть» крайне изобретательный интеллектуально-исторический метод в более практико-ориентированные исследования; каким образом следует сделать следующий шаг, и как перейти от анализа и экспликации способов исследования к конструированию способов исследования, чувствительных к актуальности, современности. Как представляется, Нэнси Стрьювер вплотную подходит к этому вопросу в своей монографии “Rhetoric. Modality. Modernity”, но все же пока остается в рамках «расширенной» интеллектуальной истории.