• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

«К проблеме уникальности русской государственной власти в европейском контексте (1450-1917)»: выступление Сергея Сергеева на семинаре «Logica Socialis»

На семинаре известный русский историк Сергей Михайлович Сергеев представил концептуальную схему своей новой книги «Русское самовластие: Власть и общество в России. 1450-1917». Публикуем репортаж и текст доклада.

Сергей Михайлович Сергеев

Сергей Михайлович Сергеев
© Фотография Александра Филиппова

Доклад Сергея Михайловича Сергеева был посвящен специфике российской власти по отношению к сложившимся в Европе политическим институтам, и, в частости, способам ограничения властного произвола. Согласно докладчику, в дореволюционной России политические и гражданские свободы существовали лишь в короткий период, начиная с Манифеста 1905 г. и до переворота 25 октября 1917 г., а в СССР и РФ – только в последние, «перестроечные» и первые постсоветские годы. При этом в домонгольской Руси можно обнаружить признаки институтов, которые ограничивали бы верховную власть и защищали подвластных от ее произвола. В другие эпохи такого рода институты развивались исключительно под влиянием политической культуры Европы.

Политическое устройство, сложившееся в России после монгольского ига, вообще представляет разительный контраст по сравнению с Европой. Стремясь дать определение специфическому типу российской власти, С. М. Сергеев обращается к типологии господства М. Вебера и его понятию «патримониализм», для которого характерно «господство одного над массами» посредством «личного управленческого (и военного) штаба», опирающееся на личную верность господствующему. Однако если на Западе патримониализм изначально складывался в условиях политического полицентризма, его русский вариант больше походит на то, что Вебер определял как султанизм, т.е. господство, «по способу управления движущееся в сфере свободного, не связанного традицией произвола». С возникновением в Европе в XVIв. автономного от личности правителя государства-Stato различие западной и русской политических моделей стало еще более разительным.

Основной тезис докладчика состоял в том, что русская власть начиная с середины XV в. и до наших дней демонстрирует определенные, постоянно воспроизводящиеся на различных исторических этапах, типологические черты. Вслед за А.И. Фурсовым, С. М. Сергеев выделяет две главнейшие ее характеристики: 1) «надзаконность» (воля верховного правителя – «единственный источник власти и закона, внутренней и внешней политики»); 2) «автосубъектность», т.е. стремление субъекта власти не допустить появления любых отличных от него источников политической субъектности, стремление к единственности и «моносубъектности».

На многообразном историческом материале докладчик стремился показать справедливость этих характеристик. Говоря о надзаконности, он отметил, что в юридическом отношении статус верховной власти поначалу вообще не был формально закреплен в письменных правовых актах (Судебник Ивана III, Судебник Ивана IV, Соборное уложение 1649 г.). Однако формула самодержавия, выражавшая неограниченную власть императора, была найдена еще при Павле I и просуществовала до 1906 г., когда было введено ограничение власти императора Государственной Думой и Государственным Советом, с чем, впрочем, Николай II так никогда и не смирился.

Надзаконность российских монархов выражалась, среди прочего, в том, что они не произносили клятв своим подданным, их власть не опиралась на ясные законные принципы, которые они не могли бы нарушать, а также в том, что правители постоянно пытались «выйти за рамки уже закрепленных бюрократических процедур и реализовать свою волю посредством каких-то чрезвычайных учреждений» (опричнина, Тайный приказ при Алексее Михайловиче, Третье отделение при Николае I и т.д.). На практике надзаконность выражалась в многочисленных актах властного произвола: переселения людей, преследование старообрядцев, военные поселения, гонения на образованный класс за «мыслепреступления» и пр. В этой связи докладчик также обратил внимание на проблему престолонаследия, которая периодически обострялась, поскольку передача власти не была надежно обеспечена юридически.

«Автосубъектность» русской власти, согласно С. М. Сергееву, в виде постоянной борьбы с любыми формами автономной субъектности проходит через всю историю рассматриваемого периода. Сюда относятся: уничтожение самобытности русских земель при включении их в Московское царство, полное подчинение городского самоуправления власти воевод, запрещение любых видов общественной самоорганизации, жесткое ограничение деятельности земства.

Помимо надзаконности и автосубъектости, русское самодержавие отличает его крайняя сакрализация. В то время как на Западе сакрализация власти уже в XIII в. была смягчена развитием права, а к XVIII в. власть претерпела радикальную секуляризацию, почитание царя в России, начиная с Петра I, напротив, приобрело характер религиозного культа.

Кроме того, особое внимание докладчик уделил вопросу неэффективности русского самодержавия. Согласно его точке зрения, «мощный размах государственного насилия, свойственный всем инкарнациям русской власти, не компенсировался её эффективностью в других областях». Россия «во всех своих обличиях была одной из самых недоуправляемых европейских стран с плохо организованной инфраструктурой, с запутанностью и нерешенностью множества жизненно важных проблем, с высочайшим уровнем коррупции и преступности».

Значительную часть доклада заняло обсуждение проблемы генеалогии русского самодержавия. Докладчик подверг критике точку зрения, восходящую к В.О. Ключевскому, согласно которой характер политического устройства великого княжества Московского явился результатом политических процессов, протекавших еще до монгольского нашествия. С. М. Сергеев указал на широкое распространение народного собрания (вече) и практики призывания князей и заключения с ними договоров (рядов) в домонгольской Руси. Другое объяснение, основанное на факторе внешней опасности, С. М. Сергеев также считает неудовлетворительным: Московское государство вело войн не больше, чем Византия, политические порядки которой не претерпели таких же изменений. В Европе же, на территории современной Испании, сословно-представительные органы образовались как раз во время Реконкисты, а усиление королевской власти произошло только после ее окончания. Основанная на своего рода географическом детерминизме концепция Л.В. Милова, в свою очередь, не способна объяснить радикальное изменение характера власти после монгольского нашествия. Собственная позиция С. М. Сергеева по этому вопросу близка точке зрения Н.М. Карамзина, Н.И. Костомарова, Б.Н. Чичерина, А.Д. Градовского, В.И. Сергеевича и др., считавших, что московская политическая система претерпела деформацию в результате монгольского нашествия.

Именно влиянием ордынских политических порядков и слабым развитием правовых институтов и правосознания вообще объясняется, с точки зрения С. М. Сергеева, специфика русского самодержавия и его отличие от европейских форм политического господства. В заключении докладчик, «сменив эмпирический дискурс на метафизический» и сославшись на Ж. де Местра, выдвинул гипотезу о том, что «что в обществе, лишённом прочной христианской правовой и моральной культуры, единственной подлинной легитимностью будет обладать сила как таковая, ибо ни законы, ни заповеди, как механизмы социальной саморегуляции, здесь не работают».

Далее последовала дискуссия, в ходе которой были уточнены отдельные моменты доклада, а также высказаны критические соображения. Обсуждение начал О.В. Кильдюшов, задав вопрос о природе власти, обсуждаемой в докладе: одна ли эта власть, сохраняющая единство на протяжении многих веков или речь идет о множестве не сводимых к одному целому феноменов? На что С.М. Сергеев ответил предположением о существовании некоего «неразложимого ядра» российской власти, которое, несмотря на попытки трансформации и внешние изменения, сохраняет единство и удерживает в своей основе определяющий принцип самовластия и надзаконности.

Отсылая к М. Веберу, упомянутому в докладе, О.В. Кильдюшов напомнил, что, согласно классику, возникновение городов, объединивших финансовые и военные ресурсы, стало началом западного модерна и обеспечило слом феодального порядка. В России же города оставались княжескими резиденциями или центрами торговли, но никогда не выходили на описанный Вебером уровень политической субъектности. Исключение составляют только города в домонголькой Руси.

Е.Ю. Горбунов поставил вопрос о синхростадиальном анализе правовых источников. Он подчеркнул, что развитие государственного права приходится на XIX-XX вв., тогда как ранее большее развитие получило гражданское право и уголовное право. С.М. Сергеев привел в пример королевство вестготов, где понятия «короля» и «королевства» уже были четко разделены. Также во французском праве есть документы, регламентирующие порядок престолонаследия. Докладчик упомянул и правовую культуру средневековой Испании (Партиды), Германской империи и Венгрии, (Золотая булла), Англии (Великая хартия вольностей) и др. В подтверждение своего тезиса докладчик сослался на Э. Канторовича, показавшего процесс перехода от религиозного обоснования власти к правовому. Оба участника дискуссии согласились с тем, что похожие практики можно обнаружить в истории домонгольской Руси, но после XIVв. ничего похожего уже не существовало.

А.П. Щеглов усомнился в правомерности утверждения о существовании внутреннего единства российской власти. Ссылаясь на творения Иосифа Волоцкого, а также на две версии чина венчания на царство, дискутант высказал предположение, что существующие источники позволяют поставить под вопрос неограниченность власти. В ответ С.М. Сергеев упомянул многочисленные прецеденты, прямо подтверждающие надзаконность и самопроизвольность российской власти. По вопросу об источниках докладчик заметил, что существовали примеры религиозной рефлексии власти, тогда как политико-правовых сочинений в духе Фомы Аквинского и Иоанна Солсберийского не было.

А.В. Ефремов высказался о неправомерности приводимых аналогий: стоит ли сопоставлять европейскую юридическую традицию, сформировавшуюся в специфических уникальных условиях с российской системой власти? Дискутант указал на радикальное отличие российской политической системы (а также Китайской и Османской) от той, что сложилось в Западной Европе и предложил обратить внимание не столько на отсутствующие правовые документы, сколько на неписанную традицию.

Далее Е.Ю. Горбунов предложил ряд возражений к тезису докладчика о слабости русской юридической культуры как причины возникновения описываемого типа власти. На его взгляд, древнерусское право было более «гуманным», чем византийское или западноевропейское в части отношения к смертной казни и членовредительству. Византийское право оказало ощутимое влияние российскую правовую культуру уже на позднейшем этапе укрепления централизованной власти, т.е. скорее поспособствовало утверждению сложившейся самодержавной системы власти. Согласившись с замечанием А.В. Ефремова, Е.Ю. Горбунов высказался о необходимости внимательного изучения не писанного, но устного права и обычая. Так, согласно Ф.К. Савиньи, устное право предшествует письменному, а возникновение письменного права свидетельствует не столько о возникновении самой правовой культуры, сколько о попытке реформирования уже сложившихся политико-правовых институтов.

В продолжение дискуссии А.П. Щеглов высказав три предположения: 1) не стоит рассматривать историю с точки зрения современного взгляда на право и политику, но необходимо учитывать локальную и историческую специфику, 2) нельзя сводить право к юридической форме, особенно там, где существовала устная традиция, 3) возможно, стоило бы поставить вопрос в религиозно-этической плоскости. С.М. Сергеев согласился с последним тезисом, напомнив, что свой доклад завершил на той же ноте. Тем не менее, возражая общему для всех дискутантов замечанию о существовании в России устной правовой традиции, докладчик подчеркнул, что его исследование не может игнорировать факт отсутствия полноценной правовой рефлексии в российской истории: даже если есть отдельные прецеденты, указывающие на наличие правовой культуры, они не осмысляются и не описываются в привычных для политической философии категориях блага, естественного права, служения и т.п.

Дискуссию завершил А.Ф. Филиппов, начав с указания на то, что в Российской Империи предпринимались попытки создания структур полицейского государства по аналогии с Европой с ориентацией на европейские представления о благе и безопасности. По крайней мере частично этот перенос состоялся и, несмотря на многочисленные неудачи, сам факт соответствующих попыток очень важен. С другой стороны, А.Ф. отметил неоднородность в самой аргументации докладчика: произвол на местах, отсутствие юридического обоснования власти и отсутствие юридических трактатов, свидетельства иностранцев о случаях злоупотребления властью – это факты, не лежащие в пределах одной плоскости. Ещё одно замечание относилось к природе власти и её устройства: невозможно себе представить, чтобы на одном самоволии и произволе властей держалось государство, которое оказалось способным к расширению своих границ, успешному ведению многочисленных войн и существовавшему в течение столь длительного периода. Поэтому концепция неразложимого и неизменного ядра власти, к тому же сводимого только к совокупности негативных характеристик, оказывается в затруднительном положении и нуждается как минимум в критическом осмыслении. При этом А.Ф. Филиппов поблагодарил спикера за подробную экспликацию рамочной концепции, позволившей вернуться к обсуждению классического топоса русской мысли.

доклад (PDF, 174 Кб)