Ответ А. Корбута на размышления В. Короневича

Виктор, привет!

Спасибо еще раз за письмо. Не скажу, что я всё в нем понял :), но много важных вопросов, тесно связанных с нашим обсуждением, там затронуты, и мне хотелось бы сказать кое-что по их поводу. И я, и ты, и Миша Соколов, мне кажется, пытаемся нащупать проблемы, которые непрояснены, но потенциально продуктивны, причем именно как темы дискуссии. Читая ваши вопросы, я часто оказываюсь озадачен, т. е. практически лишаюсь дара речи (в основном, конечно, от восхищения). Для меня это достаточный повод, чтобы увидеть за обсуждением вопроса об этнометодологии нечто большее, чем нахождение наиболее эффективного способа изоляции (или самоизоляции) группы полоумных псевдосоциологов от профессионального научного сообщества. Я не буду доказывать важность этнометодологии для социологии (это уже сделано и должно делаться конкретными исследованиями). Я хочу показать простую и, думаю, всем нам очевидную вещь: вопросы, которые ставятся в отношении этнометодологии, — это вопросы, которые в той же мере относимы и к социологии. В этом смысле, мы обсуждаем не столько условия этнометодологии, сколько ее последствия.

Частично твои размышления отражены в моих предыдущих письмах, поэтому я буду говорить только о том, чего в этих письмах нет. Первое и главное, на что ты обращаешь внимание, — изменчивость практик, описанием которых занимается этнометодология. Способна ли (и если да, то как) этнометодология схватить изменчивость описываемой практики? Это заманчивый вопрос, но я бы, вместо того чтобы сразу бросаться на него отвечать, попытался сформулировать его несколько иначе: что значит изменчивость как социальный факт, т. е. локально производимый феномен порядка? Ты приводишь прекрасный пример разговора со своим приятелем-программистом. В этом примере важно не столько то, что он (разговор) свидетельствует об изменчивости практики, сколько то, что он (разговор) говорит об объективности этой изменчивости с точки зрения участника. Твой друг ответил так, как нужно ответить. Он сказал тебе: «Изменчивость — это не абсолютная характеристика, которую может отразить или не отразить описание. Изменчивость — это конкретная вещь, с которой мне не только приходится иметь дело, но и которая учитывается мной в моих действиях. Через год или два выйдет снова новый framework — вот что такое изменчивость, и я должен как-то к ней приспосабливаться, как-то с ней поступать». Такая постановка вопроса об изменчивости требует рассматривать ее как локальный феномен каждой конкретной практики. Что значит изменчивость для программистов? Что значит изменчивость для пассажиров метро? Что значит изменчивость для танцовщиц восточных танцев в московских ресторанах? И (почему бы нет?) что значит изменчивость для социологов Европейского университета в Санкт-Петербурге? И как они с ней обходятся? Такая изменчивость наблюдаема, описуема, понятна участникам и воплощаема в реальных действиях, т. е. как-то организуется и производится живыми людьми. Поэтому для этнометодолога нет никакой сложности в фиксации изменений практики, поскольку эти изменения рассматриваются как феномен порядка самой практики, а не как аналитической свойство любой практики, которое еще должно быть наполнено содержанием. Вопрос о том, может ли описание угнаться за изменениями, снимается в результате его респецификации.

Но своим примером ты ставишь еще один вопрос: может ли этнометодолог чему-то научить программиста или математика? Об этом речь уже шла в предыдущих обменах, но, я думаю, стоит еще раз вернуться к этой теме, поскольку она затрагивает много важных аспектов реальной исследовательской работы. Начну с того, что этнометодологи — не ясновидящие. Они не видят то, что не видят другие люди. Этнометодологи видят то же самое, что и другие люди, просто другие люди это не замечают. (Если вспомнить любимую многими социологами фразу Гарфинкеля, которую он, впрочем, мог у кого-то одолжить.) Им неинтересны конкретные детали их практики. Им непривычно так смотреть на свою практику и так ее описывать. Значит ли это, что этнометодолог может открыть им глаза? В некотором роде, да. Но не в том смысле, что он может показать им истинный смысл их действий, а в том, что он может показать им, куда нужно смотреть. Я по своему опыту знаю, что люди с удовольствием рассказывают о своей работе, т. е. о реальных, конкретных действиях, в выполнении которых она заключается. Конечно, есть очевидные вещи, которых они просто не считают нужным и важным замечать, но они знают эти вещи, эти вещи осмысленны для них. Люди не действуют как автоматы, производя эти вещи. И эти вещи наблюдаемы и понятны не только одному конкретному участнику. Это насквозь социальные вещи, благодаря чему их можно описывать. Должен ли быть описывающий компетентен в этих вещах? Безусловно. Можно ли представить себе ситуацию, когда эта компетентность недостижима? Безусловно. (Вспомним хотя бы о рыбках и собачках.) Можно ли описать практику двумя различными способами? Безусловно. Но этнометодологи не стремятся к одному описанию. Этнометодологи не стремятся к полному описанию. Этнометодологи стремятся к поучительному описанию, которое в любом случае будет частично и в котором в любом случае будет что-то упущено. Описывая практику инструктивно, этнометодолог показывает другому описывающему (тем самым являющегося этнометодологом), какие феномены порядка могут быть обнаружены в этой практике, но обнаружены только изнутри исследовательской практики второго описывающего. Разница их описаний, чем бы она не была вызвана, является лишь поводом для обращения к описываемой практике. Описания должны пропускаться через практику, т. е. вопрос о сходстве или различии двух описаний должен всегда решать «на троих»: два описания плюс практика. Различие описаний не мешает описывать практику как практику, поскольку ключевым условием этого является профессиональное владение данной практикой.

Здесь я возвращаюсь к твоему вопросу: может ли этнометодолог научить начинающего программиста кодить? Как профессионал-программист, которым он в идеале должен стать, чтобы описывать эту практику, этнометодолог может обучить новичка особенностям программирования. Но его этнометодологическое описание не служит цели образования или самообразования. (Хотя это не невозможно. Приведу два примера. Первый — David Sudnow, которые разработал свой метод обучения джазовым импровизациям на пианино. Любопытно следующее: он опубликовал два издания своей книги «Ways of the Hand», первое из которых было блестящим примером этнометодологии, а второе — блестящим пособием, сделанным на основе первого, но сильно переработанным с целью облегчения самообучения. Иными словами, из этнометодологического описания можно сделать образовательный текст, переделав его. Кроме того, могу указать на исследования гражданского судопроизводства, проводимые Stacy Burns и содержащее прямые выводы для юридического образования.) Педагогика, о которой я веду речь, связана с обучением производству социальных фактов общества. Но этнометодолог, описывая эти факты, не развивает программирование, он развивает этнометодологию программирования. (Кстати, Виктор, может займешься? Навыки-то у тебя есть. Готов всячески способствовать. :)

Здесь мы выходим на очень интересный вопрос, который касается далеко не только этнометодологии: какой в принципе может и должна быть глубина погружения в исследуемую практику? Насколько доступны нам программисты, фрезеровщики, водители маршруток, националисты, игроки в покер, силовые предприниматели, психически больные, социологи и прочие азанде? В идеале, как я уже говорил, следует быть банально компетентным в той или иной области или культуре (верхом этнометодологии было бы родиться в каком-то племени, прожить там жизнь, умереть, а потом написать этнометодологическое описание :). И для этого нужно овладеть соответствующей практикой. Но как это овладение может происходить? С одной стороны, существуют особые практики обучения (формальные и неформальные). Но с другой — и это мой кардинальный тезис — каждое действие учит самому себе. Я могу овладеть практикой самыми разными способами, но при этом я не обязан связывать всю свою жизнь с этой практикой. Я могу овладеть ей, действуя. Конечно, реальное погружение требует значительного времени, но можно научиться компетентно осуществлять практику и без того, чтобы навсегда поселиться среди азанде. Можно описывать практику диспутов в тибетских университетах, не переезжая на ПМЖ в Тибет и не ходя всегда в оранжевом балахоне. Но ее нельзя описать, не овладев тибетским языком, не прочитав канонические тексты, не поняв содержание и последовательность реплик в диспуте. Можно оставаться чужаком и одновременно быть признанным в качестве владеющего практикой. Но ситуация различных культур и языков — лишь один из случаев. Я не вижу принципиальных помех для овладения той или иной практикой и, тем самым, для ее описания. Ты спросишь: а как же иные понятия, иной тип рациональности, иной стиль мышления? И понятия, и тип рациональности, и стиль мышления — всё это категории, которые, как и изменчивость, должны быть респецифицированы в качестве наблюдаемых, осязаемых феноменов порядка, производимых в таком качестве самими участниками и потому доступных наблюдению и описанию «всем таким же как мы». А это значит, что этнометодологию могут осуществлять не только какие-то «этнометодологи», но и сами участники, и подобные примеры есть. Жена Albert Robillard, которого разбил паралич, выступила в качестве такого этнометодолога, сама будучи медсестрой. Она описывала, в чем заключается работы медсестры при обращении с парализованными пациентами. Чтобы быть этнометодологом, не обязательно знать, что такое инструкция и кто такой Гарфинкель. Для этого достаточно знать практику и описывать ее, причем описуемость практики обеспечивается самим ее производством, а не адекватностью выбранного языка описания.

Из сказанного выше вытекает тот принципиальный момент, который ты отметил, когда описал этнометодологию как «правило f перевода фактов из множества X опять таки в X». Именно! Этнометодология по сути тавтологична. Если спросить этнометодолога, почему люди не сталкиваются лбами, идя по улице, он ответит: потому что они идут так, чтобы не сталкиваться лбами. Весь фокус в том, что между первым Х и вторым располагается огромнейшая область обыденных социальных фактов, которая и составляет предмет этнометодологического описания. Но социологи и практики, поскольку эта область для них неинтересна, пропускают всё описание и, видя первую и последнюю его строчки, говорят: «Ну и что? Что эта за bullshit?» Их возмущает подобная тавтологичность. Но я не думаю, что их возмущает само этнометодологические описание, потому что они его не воспринимают всерьез. Они считают, что его недостаточно. Вероятно, читая этнометодологическое описание, они ждут, когда начнется самое интересное, но наступает конец, а интересное так и не появилось. Согласен, это может несколько раздосадовать. Именно об этом говорит Гарфинкель, сравнивая такое возмущение с жалобой на то, что без стен было бы лучше видно, на чем держится крыша. Этнометодология описывает стены, на которых держится любимая социологами крыша. Я хочу, чтобы «стены», о которых говорит этнометодология, стали интересны для читателей этнометодологии. (А не для любителей писать на стенах. :)