Ответ Андрея Корбута

Часть 1

Привет, Миша.

Спасибо за ответные соображения.Удивительно, сколько важных вопросов ты затронул. Я сначала даже растерялся, не зная, за какой хвост схватиться первым: все одинаково интересные и манят меня, манят… :) Но после десятого прочтения твоих реплик (пока буду называть их так, поскольку полноценный ответ ты обещал дать позже) начала выстраиваться определенная линия и в твоих рассуждениях, и в моих.

Итак. Если вкратце, мой ответ: насчет институционального существования — да, насчет осмысленного существования — нет. Теперь поподробнее.

Да, этнометодологии действительно некуда съезжать. Профессорский дом полностью заселен, пустых квартир нет. Значит, придется с кем-то жить. Я не думаю, что ситуация настолько принудительна, что вынуждает этнометодологов делить жилплощадь только с социологами. Этнометодологи могут найти себе другую квартиру (хотя построить свою — вряд ли). Да, исторически этнометодология растет из социологии и многим обязан ей, но при некоторых усилиях (я скажу об этом ниже) она могла бы переехать, например, к философам (тем более что у них там часто гостят некоторые «из наших», например, Kenneth Liberman). Вопрос в том, что если бы этнометодологи могли выбирать, с кем жить, они бы сами выбрали социологов. С социологами просто интересно жить! Психологов хочется убить на второй день, философов — на первый, а с социологами есть о чем поговорить, есть что делить, есть чем заняться. Не знаю, будут ли рады такому соседству сами социологи, но в случае этнометодологии невозможность выбора и возможность выбора дают один и тот же результат. Так что жаловаться не приходится. Институциональное отделение этнометодологии — здесь я с тобой соглашусь — вряд ли возможно (и дело не только в отсутствии массового спроса и рынка; рынок может быть создан, как его создавали в свое время социология и психология), но я настаиваю на их разделении не столько в институциональном смысле, сколько по другой причине. Кажется, на Западе есть такая формулировка причины развода: «непреодолимые разногласия». Жить в одной квартире и жить семьей, как ты сам отмечаешь, — разные вещи. Разногласия между этнометодологами и социологами непреодолимы, в том смысле, что социолог, который делает этнометодологию, теряет «квалификацию», перестает профессионально делать социологию. (Бесспорно, я преувеличиваю, поскольку существует масса людей, которые развивают этнометодологию как социологическое направление, но есть и такой факт: одна из частых претензий к этнометодологам — «это непрофессионально».)

Поэтому ситуация представляется мне следующей: социология и этнометодология могут жить вместе, но при этом вести разные жизни, это никогда не будет совместная жизнь. Их сосуществование будет организовано иначе. Как? Вот это и есть вопрос. Ты говоришь, что сейчас этнометодология существует во многом (если не целиком) за счет ресурса социологии, которая используется либо в качестве мальчика для битья (или куклы для втыкания иголок), либо в качестве дойной коровы. Причем первое может быть простым прикрытием второго, как мы все прекрасно знаем из истории критики буржуазной социологии советскими авторами (правда, в их случае причины такого поведения были иными). Ты говоришь: без социологии этнометодология потеряет смысл, и приводишь в качестве примера неизменно присутствующую в любом этнометодологическом тексте «кузькину мать», т. е. «голую правду», которую хотят показать всем социологам этнометодологии. Здесь я бы хотел обратить внимание на два момента.

Во-первых, лучшее этнометодологическое описание на русском языке, которое мне довелось читать, содержится в книжке Н. Д. Заваловой, Б. Ф. Ломова и В. А. Пономаренко «Образ в системе психической регуляции деятельности» (М.: Наука, 1986). Это чисто психологическая работа с блестящим этнометодологическим описанием деятельности летчиков боевых реактивных самолетов. Конечно, возникает вопрос: в какой мере их описание можно назвать этнометодологическим, если они занимаются психологией и слыхом не слыхивали об этнометодологии? Лично я называю этнометодологическим любое описание, в котором схватываются феномены порядка той или иной практики (в данном случае — практики пилотирования боевых самолетов). И такое описание может сделать кто угодно. Здесь можно вернуться к еще одному затронутому тобой вопросу (который ты задавал еще на «Векторах»): если психологи (инженерные психологи или эргономисты) сами прекрасно делают такую работу, зачем им этнометодологи? Но дело в том, что данная книжка показывает не только то, что этнометодологическая работа может быть полезной для психологов или для проектировщиков летательных аппаратов, но и то, что психологи такую работу не делают (как не делают ее и социологи). Эта книжка уникальна. Такое очень не часто увидишь у психологов. Разумеется, она написана не этнометодологами, но их описание является этнометодологическим, поскольку учит производству феноменов полета. Этот пример показывает, что этнометодология может соседствовать с психологией, и некоторые психологии создают чудесные описания, которые можно назвать этнометодологическими, поэтому ничего специфически социологического в этнометодологии нет (как нет там и ничего психологического). Да, этнометодологическое описание позволяет ставить социологические (философские, психологические, лингвистические…) вопросы и формулировать соответствующие темы, но тема самого этого описания должна быть та же, что и тема деятельности непосредственных участников и исполнителей описываемой практики, занятых производством специфических социальных вещей. Этнометодология не заимствует свои темы из социологии. Она заимствует их из практики. (Этнометодолог не сможет описывать феномены порядка, обчитавшись только социологов, хотя у социологов есть хорошие темы, требующие респецификации, взять хотя бы те же бюрократические институты, например. суды.)

Второй момент, на котором я хочу заострить внимание, состоит в следующем. Видеть в этнометодологии коммерческую эксплуатацию бунтарства, «калифорнийский путь субъективности» (как грязно выругался Геллнер) — значит не видеть в ней ничего. Я не только уверен, но и знаю, что этнометодологические описания не предполагают отказ от всех остальных точек зрения с сопутствующим их поношением. Если исключить критическую часть из любой этнометодологической статьи, она (статья) не только не утратит смысл, но и не утратит понятность. Возможно, социологи, читающие эту статью после такого препарирования, не смогут опознать в ней этнометодологическую работу, потому что не найдут там ссылок на Гарфинкеля, не увидят таких слов, как «индексичность», «локальная производящая когорта», «свидетельствуемость» и «упорядоченность», не узнают автора и пр. Но этнометодология там есть! (Кстати, по-моему, ты это же говоришь о социологии, когда называешь социологом Пелевина. Я не думаю, что ты говоришь иносказательно, метафорически, иронично и пр. (хотя…). Пелевин — действительно социолог. Но это не значит, что ты сможешь сказать, чтó такое «социолог», даже если я начну загонять тебе иголки под ногти. А если и скажешь, то я легко найду контрпример и продолжу свое грязное дело. :) Я не стану ссылаться на классиков, я предложу тебе мое собственное описание практики конспектирования. Оно далеко от совершенства (и, возможно, от этнометодологии), но я попытался представить себе (и осуществить) этнометодологическое описание конспектирования. Там нет прямых «проклятий» в адрес социологов. Да, там есть специфический язык, но я использую его только потому, что он мне нравится, а не потому, что «так принято среди этнометодологов». Я готов убрать или переформулировать все высказывания с «локальными феноменами порядка» и «производящими когортами» без всякого ущерба для описания. Разумеется, это лишь фрагмент. Для восстановления полноты картины посылаю тебе еще и полный текст, в котором действительно есть пригоршня анафем, правда, не по адресу социологов, а по адресу методистов. Но, повторюсь, если их удалить, описание не испортится безвозвратно.

Конечно, тут возникает твой резонный вопрос: а зачем собственно этнометодологам критика практиков или социологов, если не для извлечения академических выгод из образа борцов за истину и нонконформистов или не для контрабанды социологических тем? Скажем так: этнометодологи твердят о том же, что и социологи, — о социальном порядке. Твердят не потому, что украли эту тему у социологов, а потому, что сталкиваются с социальным порядком в своих описаниях. Я думаю, что пропуском этнометодологии в социологию могла бы стать концепция социального порядка. И именно в силу отсутствия такой концепции я говорю, что этнометодологии не место в социологии. Этнометодология интересуется описанием феноменов локального производства социального порядка, и в той мере, в какой на это же претендует социология (как и любая другая дисциплина, например, психология, хотя социология делает это дольше, чаще, настырнее и более умело), этнометодология говорит о социологии. Этнометодологи не ставят под вопрос профессионализм социологов. Этнометодологи не опровергают социологов. Этнометодологи не претендуют на более правдоподобное описание социального порядка. Этнометодологи говорят, что социология не способна описать феномены порядка, хотя претендует на это.

Итак, в этнометодологии нет ничего социологического, хотя в ней есть бесконечный интерес к социологии, поскольку социологи чаще других произносят интересные высказывания (ведь социология, как мы знаем, — аргументативная наука). Однако это не означает, что другие их не производят. Это напрямую выводит нас на отличную тему, которую ты сформулировал так: «колонии этнометодологов в других дисциплинах» (помимо социологии). Тема крайне любопытная. Помимо того, что уже упоминалось на «Векторах» (CSCW, HCI), ты обращаешь внимание на две поучительные темы: психология и CA, которыми (темами) я давно брежу (или брожу). Сперва о психологии. Я бы не согласился с тем, что этнометодологам не нашлось пока места в психологии. Одна из фигур, на которую я могу указать (а есть и другие, в частности, Doug Maynard, который предпринимает попытки скрестить этнометодологию с гештальтпсихологией), — Jeff Coulter. Что характерно, впервые я увидел это имя именно в психологической статье, еще до того, как прочитал Гарфинкеля (да, странно, но было время, когда я еще не прочитал Гарфинкеля; о, счастливое детство! :). Мне кажется, он вполне успешно пробрался на территорию психологии и основал там форпост. И он регулярно публикуется в психологических журналах. Он является психологом, будучи этнометодологом и социологом. Да, он не консультирует, да, он больше теоретик, но его тексты признаются (с оговорками) психологическими, его цитируют психологи, он цитирует психологов и пр. Если следовать твоему подходу (не в смысле Подходу, а в смысле — твоей перспективе анализа), то он — успешный этнометодолог на землях психологов (по прозвищу Танцующий-с-Витгенштейном :).

Теперь что касается СА. Тема нервная и больная. Если верить некоторым близким к этим кругам людям, то существует даже нечто вроде антипатии между этнометодологами и СА-щиками. Они не ездят на конференции друг друга. Отец-основатель одинаково любит всех своих чад, но чада не очень ладят между собой. В этом вопросе я присоединяюсь к лагерю этнометодологов: СА выдает нагора крайне ценный материал относительно феноменов порядка разговора (и не только), но СА при этом претендует на совсем иное: описание свойств социального порядка, т. е. пытается стать еще одной социологической кафедрой (и, я уверен, станет-таки). Поэтому то, что я излагаю, действительно не похоже на СА. Но ведь и СА может быть непохож на себя. Взять хотя бы классическую работу Гарфинкеля, Ливингстона и Линча «The Work of a Discovering Science Construed with Materials from the Optically Discovered Pulsar» (одна из важнейших статей для этнометодологических исследований науки). Там приводится стенограмма ночных разговор группы астрофизиков, открывших пульсар. Но анализ стенограммы ничуть не напоминает СА, поскольку в данном случае исследуется работа ученых, разговоры которых связаны с их компетентной астрофизической деятельностью поиска пульсара с помощью приборов. В этом я и вижу отличие этнометодологии от СА: СА является этнометодологическим в той мере, в какой не просто обнаруживает устойчивые разговорные структуры, а выявляет, кáк с их помощью осуществляется практика (в том числе — практика разговора).

Безусловно, этнометодологи кое-что заимствуют у социологов, но заимствуют не их темы, понятия и методы, а серьезное отношение к социологическим темам, понятиям и методам. Этнометодологи не насмехаются над социологами; этнометодологи всерьез относятся к тому, что социологи всерьез занимаются своим делом. Кáк такое заимствование происходит, я попытался намекнуть в прошлом письме, но вопрос определенно требует дальнейшего прояснения. Это тем более важно, что данный вопрос является дверью к другой теме: а что могут позаимствовать социологи у этнометодологов? Начну с очередного удивления. Я был сильно озадачен, когда не нашел в «Ethnomethodology’s Program» Шюца (5 упоминаний, просто упоминаний, и всё). Гарфинкель, который в «Studies in Ethnomethodology» страницами цитирует (иногда без кавычек) Шюца, в более поздних работах его почти не использует. Либо он полностью его впитал, либо он действительно его не использует. Я считаю, что второе. К чему я это? Так вот. Мне кажется, что весь тот ворох идей, который вращается сегодня вокруг этнометодологии (персонально: Гуссерль, Витгенштейн, Гурвич, Мерло-Понти — обращаю внимание, сплошь философы), очень слабо связан с развитием и продолжением какого-либо социологического проекта, будь то проект Шюца, проект Парсонса или проект Гофмана (кстати, очень интересная тема — Гофман и этнометодологи, в особенности — Сакс). Если уж и думать о том, какое место может занимать этнометодология в сердце социологии (в ситуации, когда страсть пропала, но приязнь осталась), то я бы сказал, что этнометодологи предпринимают попытку осуществления (именно осуществления, а не построения) социологии как радикальной феноменологии. Этнометодология предлагает радикальное процедурное прочтение (misreading) Гуссерля для социологии. Это может быть интересно. Пока не стану углубляться в то, как и почему это интересно (по этому поводу надо бы написать отдельную статью, и я таки ее напишу), но этнометодологическое прочтение Гуссерля в некоторой степени альтернативно шюцевскому.

Это вовсе не значит, что этнометодология и социология могут вновь заключить друг друга в объятия, вспомнив те счастливые времена, когда Гарфинкель учился у Парсонса, но околачивался дома у Шюца, и слиться в счастливом экстазе на могиле Гуссерля. Нет. Я указываю на то, чтó может стать предметом обсуждения социологии и этнометодологии с пользой для той и другой. Этнометодолог не развивает социологию. Этнометодолог развивает этнометодологию. И этим он может быть интересен. То есть этнометодология интересна сама по себе, так же, как и социология. Почему социология — это профессия (или наука)? (В этой связи вспоминается фраза Фуко о том, что психиатрия не наука, поскольку не способна спокойно выслушивать грязные истории, связанные с ее появлением; социология, в этом смысле, конечно же, наука. :) Потому что социология может позволить себе существовать без всяких оправданий и в ответ на вопрос: «А зачем социология?» социолог имеет полное право красноречиво промолчать в сторону собеседника (если, конечно, этот собеседник не социолог). Мне кажется, этнометодология тоже интересна сама по себе, самим фактом своего существования. В чем это существование (не буду говорить — форма жизни, поскольку это не форма жизни) состоит, какую работу выполняет этнометодология — вопрос, который действительно стоит задавать и прояснять.

С глубоким почтением

Андрей

Часть 2

Миша, привет!

Начну с цитаты. «Гроссмейстер вошел в зал. Он чувствовал себя бодрым и твердо знал, что первый ход e2–e4 не грозит ему никакими осложнениями. Остальные ходы, правда, рисовались в совершенном уже тумане, но это нисколько не смущало великого комбинатора. У него был приготовлен совершенно неожиданный выход для спасения даже самой безнадежной партии». В этом смысле, я, конечно, гроссмейстер :), но лучше сразу сбросить маски: мне с тобой не тягаться.

Я решил последовать твоему примеру и поместить свое очередное послание в теле письма, а не в отдельном файле, потому что иначе ограничить себя в объеме мне не удастся. Впрочем, и сейчас не удалось, хотя определенные успехи есть. Сразу прошу прощения за многословие. (Надо бы попросить у тебя пару советов насчет лаконичного выражения своих и чужих мыслей.)

Твои вопросы обладают удивительным качеством: пока ты их формулируешь, оппонент настолько погружается в твой вопрос, что когда формулирование завершается, собеседник пребывает в полной уверенности, что разговор уже состоялся и ответ дан. Прочитав вторую часть твоих размышлений я оказался в похожем положении: да ведь ответ уже содержится в твоих вопросах! Тем не менее, кое-что уточнить смысл есть. Я вижу одновременно сходство и различие в наших постановках, которые можно резюмировать следующим образом (в соответствии с твоим перечнем): а) Да. б) Да. в) Нет. Теперь поподробнее.

а) Да, конкретных способов сложения может быть бесконечное количество (при этом следует помнить, что любое подмножество бесконечного множества тоже бесконечно, т. е. я могу складывать числа бесчисленным числом путей, но это не значит, что я могу делать это вообще любым образом; в то же время, я не выбираю из альтернатив). Но именно это я и пытался показать в своей презентации и именно в этом заключался мой ответ на вопрос Виктора из заднего ряда («Кто еще так считает?»). Способ, который я записал на доске, — мой идиосинкразический способ. Я не буду делать никаких выводов из того, что в аудитории оказались люди, согласные складывать (или записывать операции сложения) таким образом. Я вполне могу быть единственным человеком во вселенной, который так складывает (хотя это маловероятно). Но я уверен, что я не единственный человек во вселенной, который считает то, что я делал на доске, сложением. Вопрос, который мне задает Виктор: «Насколько можно считать твой способ типичным?», может волновать социолога, но не волнует этнометодолога. Я не хотел показать типичный способ сложения. Я хотел показать, как конкретным образом может осуществляться практика сложения. Меня не волнуют отношения между разными конкретными способами. Меня волнуются отношения между конкретным способом и практикой, которая этим способом осуществляется. Я не думаю, что кто-то станет возражать, что на доске я действительно складывал и что я пришел к правильному результату. Да, я считал странно, да, так никто не пишет, да, я мог потом в уме посчитать как-то иначе, да, я делал это с целью демонстрации, а не, например, с целью расчета траектории баллистической ракеты, но. Но ведь я считал! Я считал добросовестно и честно. Я считал, складывая десятки и единицы так, как мне было удобно (например, складывая числа, сумма которых дает десятку, или складывая 3 и 5, поскольку в детстве на меня напали три собаки, которых я отогнал пятью камнями). Так что ты абсолютно прав: частных способов счета может быть огромное число, и описать практику счета — не значит составить их каталог, занеся туда поведенческие проявления. Этот каталог будет не только неполным, но и, как ты справедливо отмечаешь, бессистемным (хотя некоторые социологи пытаются найти систему в идиосинкразических манерах действия). Описать детали — это еще не этнометодология. (Но без описания деталей этнометодология невозможна.) Тогда перед нами встает твой следующий вопрос, который достаточно условно можно разделить на две части: что делает мое частное сложение именно сложением и как мы (я, ты и все остальные) оцениваем правильность или неправильность сложения. Ответ будет объединенным.

б) и в) Насколько я понял, ты говоришь: обоснованием правильности сложения является указание на абстрактные арифметические принципы, а не на конкретный способ сложения, заключающийся в определенных движениях руки по доске или в определенных умственных действиях. Я согласен со вторым и не согласен с первым. Действия сложения действительно могут быть правильными и неправильными, и их правильность или неправильность действительно не заключается в соответствии или несоответствии моего частного способа сложения эталонному образцу сложения, существующему в культуре (мне кажется, именно это пытался показать Витгенштейн в «Философских исследованиях»). Но она не заключается и в наличии или отсутствии у моих действий характера «арифметических операций», которые, к тому же, как ты говоришь, нельзя наблюдать, которые должны приниматься на веру и подразумеваться, т. е., можно сказать, должны составлять «фоновые ожидания» (кстати, уже на примере одного этого понятия можно показать, чтó социологи попытались сотворить с этнометодологией, и не будем им за это прощения :). Как же тогда устанавливается правильность? Она устанавливается в самих действиях сложения. Когда я, складывая 25 и 14, складываю сначала 5 и 4, само мое действие свидетельствуемо и наблюдаемо говорит тебе, как зрителю, и мне, как исполнителю, что я делаю это правильно. Если бы попытался сложить 2 и 4 и получил 6, ты бы вполне резонно мне возразил: «Эй, погоди, складывать десятки с единицами нельзя!» Поэтому я, не разобравшись в ситуации, начал так бурно возражать на вопрос Андрея Захарова (пользуясь случаем, приношу ему свои извинения): мне показалось, что он предлагает складывать десятки с единицами, тогда как он просто предлагал иной способ сложения (кстати, более удобный, чем мой). Итак, я самими своими действиями демонстрирую правильность или неправильность счета. Мне не нужно действовать так, чтобы присутствующие, видя мои действия, могли «прочитать между строк» и признать арифметичность моих действий. Порядок — в самих вещах. И речь идет о дюркгеймовских социальных вещах, а не о бихевиористских предметах. Этот порядок воплощается в конкретных действиях, этот порядок наблюдаем, этот порядок описуем и этот порядок accountable. Что это значит? Здесь необходим комментарий.

Ты правильно отметил, что я ни слова не сказал об accountability. Этот термин на «Векторах» использовал именно ты (и кто из нас теперь больший этнометодолог? :). Но это не значит, что я не говорил о феноменах accountability. Это значит лишь то, что назвать действие accountable — значит не сказать ничего. Всегда требуется показать, в чем именно эта accountability состоит. Что я и попытался сделать. То есть этнометодологи, сначала сделав accountability темой своих исследований, теперь требуют описывать эту тему как локальный феномен порядка. Я, кажется, понимаю, почему ты обращаешь внимание на отсутствие у меня этого понятия. Ты говоришь: всё дело в том, что этнометодологи, вроде бы желающие его использовать, на самом деле сталкиваются в этом желании с собственным запретом на генерализацию. Ты полагаешь, что account — это «генерализированное определение» (данная интерпретация в чем-то похожа не интерпретацию «фрейма»). Я не буду придираться к словам, поскольку, как мне кажется, сознаю, о чем ты говоришь. С твоей точки зрения, смысл действию придает именно такого рода account, который не сводится к простым телодвижениям и звукоизвлечениям и который, поэтому, должен быть проанализирован как культурный или социальный феномен, связанный с порядком действия и взаимодействия. Люди подразумевают accountability, люди требуют accountability, люди демонстрируют accountability, люди оценивают accountability. Это и позволяет относить разные способа действия к одной категории. На этом я остановлю свою реконструкцию данной позиции, но я знаю, как ее можно разворачивать дальше и как отсюда можно выходить на то, что описывает Гофман, и на то, что описывает Парсонс (т. е. отсюда можно вывести даже противоположные подходы). Вместо этого я отмечу две вещи. Во-первых, этнометодология не вводит запрет на генерализацию. Как я уже сказал, описание мельчайших подробностей действия — это еще не этнометодология. Во-вторых, accountability — именно этнометодологический феномен, поскольку это воплощаемая и наблюдаемая черта любого действия. А сейчас внимание: говоря «accountability — это воплощаемая и наблюдаемая черта любого действия» я не делаю концептуальное утверждение. Да, это аналитическое высказывание, но я не описываю свойство социального порядка. Я указываю на то, что должно быть в описании. Я указываю на процедурный момент. Я говорю: «Если ты хочешь описать некоторую деятельность, ты не должен просто перечислять детали, ты должен показать, как в этих деталях воплощается и производится accountable практика». Я должен показать не что делает мои действия сложения арифметическими операциями, а что делает их действиями сложения. Я должен описать не только то, как именно я в уме оперирую числами, но и то, какую работу я при этом совершаю, т. е. в чем собственно состоит работа сложения, которая заключается в обнаружении способа сложения данных конкретных цифр: в том, что я складываю десятки с десятками, а единицы с единицами, в том, что складываю 8 и 2, а не 3 и 4, в том, что я держу в уме промежуточную сумму и ищу подходящее к ней следующее число и т. д. Да, кто-то (даже я) мог бы просто последовательно сложить все числа одно за другим (хотя как это сделать — еще вопрос). И это тоже был бы счет, но не потому, что два данных способа в равной степени подпадают под категорию арифметических операций, а потому, что в процессе счета я совершаю компетентную деятельность сложения, которая зримо, локально, доступно accountable. И это социальный факт, поскольку мой частный способ сложения обретает смысл лишь в контексте социальной практики его осуществления (даже если я нахожусь на необитаемом острове).

Наконец, я хотел бы затронуть один вопрос, который ты почему-то не ставишь, но который был бы вполне закономерен: как связано мое действие сложения с той ситуацией, в которой оно происходило, т. е с «презентацией-на-научной-конференции-и-перед-социологической-аудиторией»? Является ли мое действие ситуативным в том смысле, что я строил его с учетом этих обстоятельств: для данной аудитории в данном месте? Я бы ответил так (и тут я наконец-то [раздаются бурные аплодисменты] исполняю просьбу Виктора Вахштайна и на глазах у изумленной публики делаю попытку этнометодологизировать свою презентацию). Да, конечно, если бы я выступал с презентаций в детском саду, я бы говорил иначе и иное. Да, я делал именно презентацию, т. е. говорил об этнометодологии, и мой пример с подсчетом чисел был призван кое-что продемонстрировать. Но при этом я реально считал, а не изображал счет, моделировал счет, подражал счету и т. д. И даже если я хотел показать всем свою компетентность (что, если судить по одному блогу, мне не удалось, с ужасными последствиями для репутации этнометодологов :), презентировать себя, изжить детские комплексы, завоевать символический капитал, эпатировать и пр., я все же считал. Здесь в скрытом виде присутствует вторая часть вопроса: в каком отношении находятся мой ручной счет на доске и моей мысленный счет в голове (или где там сегодня локализуют мысли)? Я исходил из того, что принципиальной разницы нет. Так ли это? И да, и нет. Когда я рисую, я решаю специфические задачи рисования. Но при этом я решаю и специфические задачи счета. Это значит, что мой рисунок на доске является этнометодологическим описанием практики сложения. То есть в этнометодологическом описании нет не только ничего социологического, но и ничего языкового. Я могу этнометодологически описать определенную практику без единого слова. Я могу использовать рисунки, я могу использовать фотографии, я могу использовать кино, я могу использовать танец (даже не думай просить меня об этом :). В той ситуации я с помощью рисунка и слов учил собравшихся практике сложения. Преуспел ли я в этом? Частично. В том числе потому, что не приложил к этому достаточно усилий. Иными словами, практика сложения доступна через практику рисования, хотя это разные практики.

На этом остановлюсь. Партия становится всё интереснее и интереснее. Жду продолжения, а также: бью челом, жму руку, хлопаю по плечу и пр.

Андрей

P.S. Кстати, Миша, что за «лестничная методология» такая?

P.P.S. А хочешь пример этнометодологического сатори? Этнометодологический анекдот я все еще ищу, а вот этнометодологический коан (по-китайски «гун-ань») я сочинил. Это реальная история, случившая со мной. Итак. Дамы и господа, встречаем. Первый в истории этнометодологический гун-ань.

Однажды начинающий послушник открыл статью Шеррока и прочитал: «Что значит 2 + 2 = 4? Это значит, что „2 + 2“ можно заменить на „4“». И он тут же прозрел и понял, что такое этнометодология.