«Современная социология делает хорошую мину при плохой игре»: интервью Александра Филиппова

На портале OPEC опубликовано интервью с руководителем ЦФС Александром Филипповым

Менее чем через двадцать дней в Москве состоится Третий всероссийский социологический конгресс, который соберет до двух тысяч российских социологов со всех городов и весей. Корреспондент OPEC.RU Дмитрий Крылов встретился с руководителем Центра фундаментальной социологии Государственного университета — Высшей школы экономики (ЦФС ГУ-ВШЭ), главным редактором журнала «Социологическое обозрение» Александром Филипповым, чтобы обсудить нынешнее состояние социологической науки в России.

— Почему под социологией в России понимают опросы общественного мнения?

— Нельзя сказать, что так думают все, но именно таков образ социологии в глазах большинства людей. Ничего удивительного. Как говорит известный английский социолог Маргарет Арчер, «социология должна быть пригодной». Опросы общественного мнения широко известны. В собственном смысле слова, они не являются социологическими, но для их проведения используются методы, часть которых была разработана социологами. Исследовательская идеология массовых опросов также была разработана в социологии, где эти опросы тоже нашли применение.

Если же брать социологию в высшем смысле, как науку, которая исследует фундаментальные проблемы, то она никому не нужна. Нужность в нашей стране определяется, преимущественно, политическими и маркетинговыми задачами, потому что нет ничего важнее, чем достаточно точно выяснить предпочтения электората и покупателей.

— Что происходит с опросами общественного мнения в нашем отечестве?

— Я — внешний наблюдатель, посторонний. Известно, что не все заказчики опросов благожелательны к тем, кто показывает неблагоприятные для них тенденции. Теперь, однако, никто не ждет от исследователей простого искажения данных в угоду заказчику. Релевантные результаты — условие существования на рынке. Поэтому компаниям нужно найти определенный модус работы, модус сочетания качества и лояльности. Судя по тому, что крупные фирмы у нас никуда не исчезают, этот модус сосуществования с заказчиками найден. Я далек от благодушия, время от времени приходится слышать не очень приятные вещи о практике опросов. Но я говорю не о том, в какую сторону смещен баланс лояльности и качества, а лишь о том, что он есть.

— Проблема «заказчик — исполнитель» существовала с того момента, как появились массовые опросы, или это — веяния последних лет?

— Если данные опубликованы и освящены наукой, к ним нужно как-то относиться. Например, некий партийный лидер говорит: «Весь народ за меня!», но если опросы показывают, что за него далеко не весь народ, он может ополчиться на ученых. Так бывало и, возможно, еще будет.

С другой стороны, у людей постепенно возникает привычка доверять результатам научных исследований, поэтому публикация любых данных усиливает определенные тенденции. Возникает известная «спираль»: люди стараются присоединиться к большинству. И публикация данных — один из способов не только констатации мнения большинства, но и инструмент его производства. Поэтому, как только данные стали играть важную социальную роль, появилась эта проблема. Но конкретные особенности зависят от традиций страны и ее политической системы.

— Вы согласны с тем, что социологию как науку в ближайшие десятилетия ждет кризис?

— Я думаю, что кризис уже давно наступил. Сегодняшняя социология делает хорошую мину при плохой игре. Социология как большой проект науки об обществе находится в ужасающем положении как у нас, так и "у них". В 2002 году я приехал в Брисбен, на Всемирный социологический конгресс. Кажется, ни одна австралийская газета, включая местные, толком не откликнулась на столь важное для социологов событие. И действительно, на конгрессе не было сказано ничего, что стоило бы воспринять как информационный повод. Социология перестала быть наукой, на которую нужно обращать внимание публично. На меня это — не столько отсутствие внимания к социологии со стороны провинциальной австралийской прессы, сколько общее ощущение незаинтересованности в социологии как таковой, — произвело настолько тяжелое впечатление, что на следующий конгресс я уже не поехал.

Но я вовсе не склонен утверждать, что завтра социологических конгрессов больше не будет, а социальный институт под названием «международная социология» перестанет катиться дальше по своим рельсам. Ничего подобного! Социология — род обычного бизнеса. В эту деятельность завязано такое количество людей, что они будут заниматься своим делом еще долгие годы. Отсутствие внимания — это симптом, кризис не в этом.

— А в чем?

— Социология — это способ, каким общество осознает само себя, то есть оно задает некий вопрос и получает на него самый адекватный ответ от науки, которая считает себя центральной наукой об обществе. Это в идеале. На самом деле от социологии общество получает ответ, но не считает его настолько выдающимся, чтобы выделять среди других ответов, получаемых от прочих социально-гуманитарных наук.

— В своих публичных выступлениях вы говорите, что кризис связан и с тем, что у социологической науки не получается и не получалось предсказывать крупные социальные события: революции, распады, объединения. Так, может, хватит пытаться ничего не предсказывать?

— А что тогда остается науке?

— Заниматься описанием и анализом событий. Так поступает, например, экономическая социология...

— Действительно, в обществе большой голод на хорошее научное описание. И социология как дисциплина, подобная ботанике, зоологии или этнографии, будет пользоваться большим спросом. Изменения мы уже видим: приоритеты смещаются в пользу антропологии, в которой найден иной баланс между описаниями и объяснениями, чем в социологии. Подобные объяснения у большинства антропологов менее сложны и заумны, чем социологические. Работы наших социологов, которые в последнее время хоть как-то приковывают внимание, содержат большой процент описания. В этой части кризиса нет и, возможно, не будет.

Но вот что касается объяснительных схем... Большие человеческие, материальные и образовательные ресурсы под теоретические цели всегда выделяются неохотно. Возьмем физику. Допустим, физики проводят дорогостоящие эксперименты. Даже если цели экспериментов объявлены сугубо теоретическими, в результате нас может ждать получение, к примеру, новых материалов или оружия. Это оправдывает выделение ресурсов.

Оправданием социологии могла бы быть некая практическая задача, только не тактическая, а стратегическая, вокруг которой или в связи с которой выстроилась бы теоретическая работа. Но решение практических задач отечественной социологией, к сожалению, не вызывает потребности в большой теоретической работе. Почему? Потому что нужны или массовые опросы, или маркетинговые исследования, или антропологические описания. 

— Что изменилось в мировой социологии с крушением СССР?

— Пока существовали два мира, социалистический и капиталистический (так называемый «третий мир» не менее важен, но разговор о нем — особый), считалось, что есть альтернативные способы организации общественной жизни. И социология как наука выполняла очень важную идеологическую функцию: она не только показывала, как устроена социальная жизнь, но и объявляла тот или иной способ ее устройства самым лучшим, давала ориентир для других. Так было и на Западе, и в Советском Союзе, только у них она справлялась с этой задачей лучше. На основе такого знания об обществе социология позиционировалась и как социальная технология: способ вовремя уловить возникающие напряжения и разрешить их.

Когда социализм рухнул, возник феномен наглого самоупоения победившего либерализма. Многие решили, что есть только один, капиталистический путь развития человечества. Социальная технология в нашем государстве стала не нужна, потому что стратегия развития раньше была выбрана неправильно, частности не важны. Осталась потребность в технологиях управления электоральным поведением, но это уже совсем иные задачи и дисциплины.

До известной степени социология попыталась ответить на вызов времени, предлагая себя новому строю в качестве идеологии трансформаций. Но те трансформации, которые произошли, не нуждались в социологической идеологии, никогда не предполагались и не предлагались ни одним социологом. Социология, по существу, стала не нужна и на Западе: что еще доказывать, если единственная реальная альтернатива западному миру рухнула, и никакие напряжения не приведут к отказу от одного правильного способа жизни в современном мире? Выражением этого стала идеология глобализации, которую западные социологи пытались выдать за научный конструкт.

Например, упоминавшаяся мною Арчер произнесла на Всемирном конгрессе (1990 г.) речь под названием «Единая социология для единого мира». То, что это не может работать, стало понятно очень быстро. И социология в каком-то смысле пошла по новому кругу, превращаясь, с одной стороны, в технологию обнаружения напряжений и снятия напряжений в обществе, а с другой, — в один из каналов, по которым недовольство новыми временами могло быть оформлено, могло стать темой дискуссий, а не просто противостоянием богатых и властных бедным и бессильным.

— Для того, чтобы появилась теоретическая социология в России, нужен социальный запрос. Кто должен его формировать?

— Нужен запрос общества на знание о себе самом, запрос на то, чтобы понять, что происходит на самом деле. У нас такой запрос есть, но это запрос на сиюминутный результат. Чтобы получить ответ, который можно было бы назвать теоретической социологией, нужно не просто пойти, посмотреть и рассказать, что происходит, нужна определенного рода теоретическая оптика.

Теоретическая оптика важна не для того, чтобы по-другому исследовать всем известные факты, а чтобы заново поставить вопрос: что является важным фактом? В истории науки есть примеры того, как научным фактом становилось знакомое, но не считавшееся важным явление. Подобные примеры есть и в социологии. Скажем, пока не появилась моральная статистика, такие действия людей, как убийства и самоубийства, объяснялись индивидуальным решением, никто не пытался искать их социальную природу. В полной мере понять ее смогли благодаря новым теориям. Над ними нужно работать постоянно.

— А где гарантии, что появится результат?

— Никто их и не дает. В 99% случаев рассуждений о теории будет литься все та же вода, люди будут на средства налогоплательщиков разъезжать по всему миру и делать вид, будто они занимаются делом. А другие будут трудиться честно, но бестолково. И риск очень велик: может быть, только 1% вероятности, не 1% из этих людей, а 1% вероятности того, что что-нибудь в результате все-таки получится. Но если этого нет, значит, мы остаемся с одной и той же оптикой на длительные годы.

— Какие социологические темы вам представляются наиболее интересными сегодня?

— Теория социальных событий. Речь идет о том, чтобы в центр описаний поставить не человека с его ценностями и интересами, не социальный институт и даже не социальную систему, а рутинное событие, которое взаимосвязано с другими событиями. Это может быть и событие действия (человек нажал на кнопку — зажегся свет), и событие коммуникации (два человека обменялись приветствиями). Популярно объяснить, как появляется здесь новая оптика, довольно сложно. Попробуем сравнение. Представьте, что человек смотрит в калейдоскоп, а тем временем за ним наблюдают ученые. Для одних будет важно, из чего сделана эта трубка или стеклышки, для других — кто ее держит и почему поворачивает, а для меня — последовательность изменения рисунков. Вот эти изменчивые рисунки событий надо изучать. Какая от этого польза отечеству, сказать не могу.

— Что будет происходить на Третьем всероссийском конгрессе, если с российской социологией все так печально?

— Ничего особенного. Какая социология есть, такая и явит себя. Сам факт встречи коллег подтвердит важность того, чем они занимаются. Да и не все печально. Повторюсь: есть области нашей науки, в которых дела обстоят более или менее хорошо — методология исследований, экономсоциология и все те области, где превалирует социальная этнография. Моя печаль не по поводу того, что есть, а по поводу того, чего нет.

Источник: http://www.opec.ru/docs.aspx?id=224&ob_no=87755