Рассуждения Григория Юдина* по итогам лекции Александра Филиппова «Дискурсы о государстве»
Публикуем реплику-рассуждение преподавателя ВШЭ и сотрудника ЛЭСИ Григория Юдина* по итогам лекции Александра Филиппова «Дискурсы о государстве»
Попробую систематизировать свои соображения. Собственно, у меня наибольший интерес и наибольшие же сомнения вызвала связка «у него [государства] есть две альтернативы (или возможные элементы для комбинации): или технологический цинизм raison d’État, или липкая паутина Polizeystaat, находящего своего продолжение в биополитике современного социального государства. Во всех случаях политическому здесь места нет». Поскольку мне представляется, что во многом выступление оправдывается именно этой связкой (во всяком случае, вероятно, именно она призвана создать у аудитории ощущение чего-то остро близкого ей — ощущение, которым поверяется политическая философия), то ей, очевидно, стоит уделить некоторое внимание.
У меня возникают проблемы с первой частью и, как следствие, со связкой в целом. Поскольку первая часть основана главным образом на рассуждениях Фуко, то я попробую привязаться именно к тем текстам Фуко, которые для Вас здесь стали ключевыми.
Мне не дают покоя две вещи — а вернее, их сочетание у Фуко. Во-первых, Фуко подчёркивает, что raison d’État— это практика или даже рационализация практики. Это значит, что этот ratio создаётся в XVI веке, он жёстко привязан к конкретной практике управления. Тут существенно, что это не какой-то стратегический выбор суверена — это результат закрепления практики посредством ratio.
Во-вторых, в середине XVIII века ситуация меняется. То, что было по ту сторону управления, теперь оказывается на этой стороне — возникает новый принцип ограничения. Создаётся специальная природа, которая могла бы быть естественным ограничителем для управления, т.к. она связана внутренним отношением с самой функцией этого управления — является его продолжением. Эта природа уже не может управляться прямой волей суверена, которая и осуществлялась в форме полицейской регламентации. Она потребует знания законов этой природы. Более того, новая форма gouvernementalité практически полностью противостоит идее полицейского государства.
Возникает вопрос — а что же происходит в этот момент с raison d’État? Тут Фуко начинает путаться в показаниях. В последней части «Безопасности…» он прямо говорит, что новая форма — это новый ratio, и это уже не raison d’État. Правда, тут же он предлагает смотреть на этот новый разум, экономический разум, как на новую реализацию raison d’État, как на его модификацию. Неизменной вроде бы остаётся целевая функция — преумножение мощи государства. Здесь, впрочем, тоже не всё гладко — если прежде было вполне ясно, каким образом благополучие населения связано с мощью государства, то теперь возникает ощущение, что «благо каждого» исподтишка вышло на первую роль. В итоге остаётся непонятным, что же именно от raison d’État удерживается в экономическом разуме.
В черновиках к «Зарождению биополитики» путаница только возрастает. Фуко пишет о «странных отношениях» и «хиазме» между raison d’État и либеральным разумом. Raison d’État беспределен внутри (государства), но определен снаружи; либеральный разум, напротив, срывает внешние пределы за счёт того, что полагает самого себя как предел внутри. Впрочем, Фуко немедленно оговаривается, что речь не идёт о двух последовательно сменяющих друг друга системах.
На самом деле я не вижу способа провести понятие raison d’État от полицейского государства к либерализму так, чтобы не потерять полностью тот смысл, который в это понятие вкладывает сам Фуко. Даже если согласиться, что речь идёт о модификации raison d’État, то эта модификация будет радикальной: это не может быть «один и тот же» raison d’État. Потому что радикально меняется практика, а ratio, как уже было сказано, это рационализация практики.
Что из этого следует? Трансформация середины XVIII века — это появление практики, которая принципиально противоречит полицейскому государству. Полиция теряет свою позитивную функцию — полицейская функция диссоциирует сразу на несколько отдельных функций, из которых полиции остаётся лишь негативная, связанная с предотвращением беспорядка. Это, разумеется, отражается в семантическом сдвиге, в ходе которого возникает привычное для нас значение слова «полиция». Новой практике соответствует новая форма gouvernementalité, зацикленная на новую природу — природу общества. Поэтому, оставаясь хотя бы в самых широких рамках (пусть нестрогого, но всё же вполне осмысленного) понятийного аппарата Фуко, мы не можем сказать ни «или raison d’État, или Polizeistaat», ни о «Polizeistaat, находящем своё продолжение в биополитике». Для Фуко описанная трансформация явно указывает на возникновение новой логики, логики общества, предполагающей превращение агрегата «население» в сеть интересов, отношений, которые необходимо тщательно сепарировать, координировать, управлять ими (Фуко подчёркивает, что только здесь можно впервые употребить глагол gérer — до этого он предпочитает говорить réglementer). Биополитика может появиться только с появлением этой новой логики. Это не значит, что предыдущий этап нам ничего не даёт — он даёт нам идею границы управления, которая теперь перемещается внутрь самого управления. Однако понять новый этап можно только на основании его противоречия этапу предыдущему — противоречия не умышленного, но оттого не менее резкого.
Но можем ли мы не ехать с Фуко до конца? Можем ли мы выйти там, где нам хочется, мотивируя это тем, что вводимый им на определённом этапе изложения аппарат даёт наиболее выигрышную оптику для нашего собственного наблюдения? Можем, но стоит при этом понимать, что именно Фуко заставит нас взять с собой, чем он нас обременит. Для начала, конечно, от нас будут ожидать, чтобы мы рассчитались с Фуко — придётся как-то объяснить, что произошло со всей последней частью его схемы. Она неверна? Или же Фуко не заметил ещё одной, более поздней трансформации, реактуализировавшей Polizeistaat? Или мы имеем дело с другой действительностью, которая логике Фуко не подчиняется? Или, может быть, всё же есть способ связать Polizeistaat и биополитику с помощью уточнённого понятия raison d’État? Все эти (и возможные другие) варианты ответа требуют аргументации.
Вероятно, ещё более важно другое. Все эти исторические связи, которые фиксирует Фуко и которые представляют наибольшую ценность в его реконструкции, покоятся на представлении о тесной взаимообусловленности между знанием и властью, практикой и идеологией. Это сцепленные воедино блоки, которые Фуко называет устройствами (dispositifs). Именно поэтому полиции (как практике) соответствует полицейское знание и raison d’État (как принцип), а сконструированной природе общества — экономическое знание с его научной истиной и либеральный разум. Эти устройства не разомкнуть так просто — говорить о тех практиках, которые выделяет Фуко, можно только в контексте определённого режима знания.
Всё это не оставляет сомнений, что как raison d’État, так и либеральный разум в самом деле ликвидируют политическое. Но всё это позволяет усомниться в том, что исчезновение политического — это сигнал к тому, чтобы искать государство, чтобы искать в нём действенную политико-философскую логику. Эта логика, raison d’État, согласно Фуко, радикально трансформировалась в период генезиса современного общества и была фактически вытеснена собственной логикой этого общества. Европейское государство — это не только исторически случайное образование; это и исторически обусловленная, преходящая логика. Именно поэтому Фуко смещает акцент с государства и политического на анализ закрепляемых в знании практик управления (gouvernementalité). Возможная гипотеза могла бы звучать так: в современном устройстве управления нет места ни по-литическому, ни государственному.
Разумеется, эта гипотеза нуждается в разработке. Она потребует продвинуться вместе с Фуко несколько дальше. Но можно всё же предварительно указать на некоторые релевантные проблемы. Нескончаемый и безнадёжный поиск гражданского общества, логически необходимого коррелята государства. Тщательная сепарация всего экономического как единственного воплощения всего логического. Полиция, сходящая с ума оттого, что ей нечего больше регламентировать, ведь всё давно научилось дисциплинировать себя само. И хотя речь не идёт о постановке диагнозов, всё это представляется не менее значимым и знакомым, чем арканы, кабинеты и технологически мотивированная аморальность.
Григорий Юдин*, 11.12.2009
* Григорий Юдин включен Минюстом в список физлиц, выполняющих функции иностранного агента.